Рецензия на книгу «Кто сегодня делает философию в России», Том III/ Автор-составитель А.С.Нилогов. – M.: OOO «Сам Полиграфист», 2015.

Похоже, что хаотическое состояние русской философии сегодня говорит уже само за себя. Во всяком случае, именно такое ощущение складывалось после прочтения первых двух томов проекта Алексея Нилогова.

Бал правит хаос. Но тогда, в таком «хаотическом» смысле, у русской философии еще не все потеряно. Однако в третьем томе проекта неожиданно появляется новая фигура, претендующая на то, чтобы структурировать этот хаос в определенном топике. Не то чтобы она сознательно подготавливалась исподволь и в предыдущих томах, скорее она появляется спонтанно и, на первый взгляд, как некая философская бифуркация.

Слитая с фоном в языке предыдущих «ораторов-авторов», она позиционируется здесь, в томе третьем, как некая фигура необходимая, которая проступает тем яснее, чем больше мы запутываемся в хаотической противоречивости позиций разнообразных «разноцветных» авторов предыдущих (да и этого, конечно, тоже) выпусков нилоговской антологии.

Речь идет о фигуре далеко неординарного (если не сказать больше) студента Юлиана Смирнова (с историей его изгнания с философского факультета МГУ, попытками инкриминировать ему уголовные деяния и отправкой на принудительное лечение в сумасшедший дом; в этом томе представлены все соответствующие материалы). Фигура эта выносится автором-составителем в некий принципиальный концепт. Но, прежде чем перейти к более подробному его анализу, хотелось бы все же бегло вглядеться и в «фон» самого тома (да и проекта) в целом, тем более что подобно тестам Роршаха «фон» этот может срезонировать по-разному и с разным у самых разных читателей. И не исключено, что позиции резонанса будут расположены даже и не совсем в той системе координат, которую предлагает автор-составитель, вводя точку отсчета в «начале Юлиана».

Уже беглое просматривание книги, когда внимание еще остается в некоем общем философском объеме, не выстраиваясь в линию анализа и предпочтений, не может не броситься в глаза повышенная частотность упоминания самыми разными авторами имени одного и того же философа, представляющего, очевидно, несомненный авторитет. Речь о Мартине Хайдеггере. И, перефразируя самого Хайдеггера, можно было бы сказать, что эта речь о Хайдеггере – дом бытия философии сегодня. И в частности бытия современной русской философии.

Отложим вопрос – есть она или нет по большому счету. Возвращаясь к нашим гештальт-спекуляциям о фигуре и фоне, лучше бы сказать так – она то есть, то нет ее. Или точнее – местами, она все же проступает. Если – в некой попытке выстраивания оптики или перспективы этой небольшой рецензии на столь разнообразное поле проявления (пусть и полувиртуального) современной русской философии – уцепиться за метафору с Хайдеггером, то можно попробовать набросать и некую спекулятивную схему, чтобы постараться понять (а может быть, и обосновать) необходимость появления такого радикального субъекта, представленного в этом финальном томе фигурой Юлиана Смирнова.

Итак, «по Хайдеггеру» здесь, в этой книге, речь идет о «бытии и сущем» русской философии сегодня.

Воспользовавшись этой «подсказкой», можно было бы начать рассуждать о сущем современной русской философии, о его шизоидном расщеплении, о его параноидальности, с теми или иными акцентами на обострении борьбы различных философских кланов за приватизацию дискурса в целом (которое здесь и наблюдается) – с позиций ли постмодернистских, традиционалистских, археомодернистских, русофобских, западнических, логических, рефлексивных и так далее. Но поскольку чаяния Хайдеггера были все же обращены к бытию, сетовал философ о его забвении, и вся деятельность его была направлена к попытке определения «второго начала философии», то и нам, наверное, стоит развернуть нашу метафору в эту же сторону.

Ориентировка «машинки анализа» в этом направлении – к бытию русской философии сегодня – сразу может высветить некую символичность в казусе Юлиана Смирнова. И может быть, его фигура действительно олицетворяет некое новое начало? Новое, нонконформистское сознание прорывается с кровью и болью, ему приписывают уголовщину, его пытаются упрятать в сумасшедший дом, и оно все равно – увы, на данный момент стараниями немногих, таких, как Алексей Нилогов (и что действительно делает им честь) – проявляется в немногочисленной компании тех, кто действительно может делать философию в современной России. И значит, надежда на новую философию есть. Поразительно (хотя, может быть, это только для меня, поскольку я не философ, а писатель), что фигура Юлиана прорывается в этом корпусе философских текстов не статьями или манифестами, а прозой, в качестве романиста.

Его едкий, сатирический, насмешливый роман (отрывок из которого представлен в этом томе) как раз о том самом «философском бытии», царящем на казенных «русских» (в кавычках или без) кафедрах. Философский социум душит философскую мысль. Может быть, кого-то это и удивит, но проницательный читатель, конечно, лишь горько усмехнется над этим вечным законом «социальной природы», данным нам по каким-то не совсем понятным причинам «свыше». Не скрою, что последнее слово мне хотелось бы написать и без кавычек, да и, пожалуй, с большой буквы, но останемся все же пока на «философской земле».

И как тут не вспомнить и про наш «священный нонконформистский» пафос. Природа всех социальных бед – тупые, напористые, бездарные, наглые, жадные, хитрые, вороватые, амбициозные и мстительные начальники. И так было и будет всегда. Банальность и вечные истины. Так что «погибнем, сопротивляясь». И случай изгнанного Юлиана – с уголовной статьей и психушкой – нам всем особый пример. Как, впрочем, еще более особым примером является, наверное, и сам факт включения именно литературного текста Смирнова (а не его философской статьи) в эту философскую антологию. Приоритеты тем самым как бы подвигаются в область феноменологии.

Здесь, наверное, стоит также напомнить о том, что Алексей Нилогов – в своих самостоятельных исследованиях занимается парадигмой антиязыка (о чем в этом томе свидетельствует его введение, написанное одним предложением на две страницы), тогда можно задуматься и о более тонких перекличках в подвижничестве автора-составителя и его главного героя. Пожалуй, здесь стоит также расширить смыслы и вернуться к изначальной теме, заявленной еще и в первом томе и следующей красной линией через высказывания многих участников нилоговского проекта, – о том, что и бытие, и сущность русской философии изначально заложены в русской литературе. Такова наша история, и, возможно, и предназначение нашей вновь и вновь нарождающейся философии. Не строгий логик или метафизик, не построитель систем, а писатель-философ – быть может, это и есть тот, кто будет способен развернуться к новому началу русской философии? Кто, безусловно, будет чуток прежде всего к ее бытию, ведь сущности все же вторичны.

И – поскольку язык у нас дом бытия – то хотелось бы сказать и о форме постройки, что и здесь, в томе третьем, есть вещи, написанные хорошо и написанные плохо.

Интересно, что те, кого можно сразу опознать по заумному наискучнейшему стилю, как правило, просто образованные дураки, и содержания их опусов читать не стоит. А вот яркие, самобытные аборигены мысли сразу проявляют себя через язык. И несущие конструкции, балки и опоры их текстов в этом и/ здании хороши. Этих авторов и читаешь с удовольствием, вдумываешься, хочешь запомнить. Для меня это – Хоружий, Генисаретский, Шафаревич, Авдеев, Аронсон, Кутырев, Ямпольский, Неретина, Шуман. Можно было бы, конечно, развернуть нашу «хайдеггеровскую метафору» и дальше, воспользоваться, например, понятием Geviert’а и разместить имена авторов в топике Четверицы – кто на «земле», кто на «небе», кто со «смертными», а кто с «богами», проанализировать, кто и как экзистирует.

Но тут напрашивается уже беккетовское: «вначале была игра слов». Тогда уж стоит поиграться и с Dasein’ом (вот перед тобой, читатель, только эта рецензия, а должен бы быть, если ты хочешь большего вот-бытия, и сам рецензируемый том). Но все это, конечно, уже от лукавого, ведь проблемы русской философии сегодня, высвеченные автором-составителем в этом проекте, действительно серьезны. Или нас раздерет к чертям собачьим хаос, или мы будем надеяться на нечто целостное, хоть и отчасти радикальное и противоречивое. А уж то, что «второе начало русской философии» никак невозможно без «свободы бытия», воистину есмь и факт, и аксиома.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>